Сидим у подруги, пьем чай. К ней заходит соседка за какой-то надобностью. В это время по телевизору показывают очередной репортаж о теплой встрече в одном из российских городов беженцев из Донбасса. Соседка тяжело вздыхает и произносит неожиданное: «Счастливчики!» Видя наши недоуменные взгляды – ну никак этих людей счастливчиками не назовешь – добавляет: «Нас в свое время на родной земле совсем не так встречали...»

Во мне дает о себе знать журналистское любопытство: «Что за свое время? Кого нас?» Женщина, зовут ее Ольга, сначала отказывается разговаривать на эту тему, но потом соглашается, при этом высказав сомнение в том, что ее история будет опубликована. Ну, не приветствуется у нас рассказывать о притеснениях, издевательствах, которым после распада СССР нередко подвергались русские люди во многих бывших советских республиках. О том, как Россия бросила там этих людей на произвол судьбы, а тех, кому все-таки удавалось вырваться на свою историческую родину, встречала далеко не с распростертыми объятиями. Многим годами приходилось жить здесь в статусе беженцев, не имея российского гражданства, а, следовательно, и права на получение различных видов государственного содействия и, главное, жилья.

Люди как лишняя обуза

Те, кому за 50, наверняка помнят, что в годы существования СССР у нас постоянно твердили о дружбе народов в нашей многонациональной стране и пятнадцати республиках. Между тем не все верили в эту безграничную дружбу, далеко не везде и стремились к ней. Не всем представителям коренных народов было по душе превалирование в их республиках русских, особенно на начальственных должностях, что тогда считалось само собой разумеющимся.

В итоге, когда в 1991 году советский строй рухнул и все бывшие республики в одночасье стали самостоятельными независимыми государствами, власти большинства из них сразу взяли подчеркнуто националистический и русофобский курс, что выливалось в выдавливание оттуда русских, хотя нередко именно они создавали там национальные блага и были самыми высокопрофессиональными специалистами.

Судя по официальной статистике, распад СССР застал в национальных республиках за пределами Российской Федерации более 28 миллионов россиян, причем 25,3 миллиона человек – этнических русских. В наиболее неблагоприятном положении русское население оказалось в Прибалтике, Закавказье и Средней Азии.

Но в прибалтийских странах выдавливание с их территории «захватчиков-россиян» проходило, по крайней мере, более-менее цивилизованными методами. Да, там представители «титульных» наций нередко демонстрировали свое крайне негативное отношение к русским и сопровождали его соответствующими высказываниями, на государственном уровне создавали этнические фильтры при приеме на работу, продвижении по службе, отказывали под тем или иным предлогом в гражданстве, но на здоровье и жизнь не покушались.

На Кавказе же и в Средней Азии дело нередко доходило до насилия, избиений и даже убийств. В итоге многие наши люди были вынуждены бежать оттуда, бросив жилье, нажитое имущество и взяв с собой только самое необходимое.

Но и убежать-то было не так просто, а зачастую и некуда: ведь далеко не у всех в России оставались родственники, хорошие знакомые, чтобы могли приютить их, а государству эти люди были не нужны: лишняя обуза.

В середине девяностых беженцами и обузой для России стала и семья моей собеседницы Ольги.

В Таджикистан – на помощь дружественному народу

Ольга родилась в Таджикистане в семье врача-хирурга и преподавательницы музыки. Родители у нее русские, бабушки и дедушки – тоже. Какая же нелегкая занесла русских людей в одну из среднеазиатских республик?

Все очень просто. Вскоре после Великой Отечественной войны туда из-под Урала перебрались родители Ольгиного отца поднимать народное хозяйство этой республики, а именно – оказывать помощь дружескому таджикскому народу в строительстве какого-то завода. Приехали вместе с годовалым сынишкой на руках и так и остались. Позже у Ольгиного отца была возможность закрепиться в России: он в Москве получал медицинское образование, однако же не только сам дипломированным специалистом вернулся в Таджикистан, но и молодую жену с собой туда привез. А почему бы и нет?! Условия жизни тогда там у них были неплохие, какого-либо негатива по отношению к себе они не ощущали.

Жили в Душанбе сначала в двух-, а потом (когда у молодой пары родились дети) в четырехкомнатной квартире на шестерых. Дедушка с бабушкой занимались внуками. Родители Ольги имели хорошую работу, уважение. К отцу за той или иной медицинской консультацией соседи: и русские, и таджики, и украинцы, и армяне – нередко прямо домой приходили, и он никогда никому в ней не отказывал. У Ольгиного брата Дмитрия лучший друг Равшан был таджиком, Оля тоже дружила со многими девочками-таджичками: вместе играли, ходили друг к другу в гости и даже внимания не обращали на то, кто какой национальности.

Неладное началось со второй половины 80-х

Однако то, что в Таджикистане дела с дружбой народов обстоят не должным образом, там стало заметно, по словам Ольги, еще до развала Советского Союза: где-то со второй половины восьмидесятых годов. Сама она тогда была еще ребенком, но помнит разговоры на эту тему старших представителей семьи.

А однажды Димка пришел домой с прогулки изрядно побитый и сказал, что просто вступился за Россию – вот и получил от местных националистов. Тогда Оля первый раз услышала это звучавшее потом постоянно слово «националисты» и впервые услышала мамин призыв к другим членам семьи о том, что, пока не поздно, надо из Таджикистана уезжать.

Но ни дедушка с бабушкой, ни отец ее в этом не поддержали. Назвали паникершей, призвали не сеять панику: мол, национальные волнения периодически везде возникают, но быстро затухают – это своего рода эволюционный процесс. Оля тогда была на стороне семейного большинства: ей тоже никуда не хотелось уезжать с Родины, которой для нее являлся Таджикистан, Душанбе. Ну, мама больше об этом речи и не заводила. До февраля 1990 года.

«Русские, прочь в Россию!»

В феврале 1990 года в Душанбе начались массовые митинги, спровоцированные так называемой оппозицией, которая обвиняла местное руководство в предательстве интересов таджикского народа и потворстве «засилью» русских. Митингами дело тогда не ограничилось: начались погромы, направленные против русскоязычного населения. Уже в первую ночь после этих трагических событий к Ольгиному отцу, находившемуся в отпуске, пришел его хороший знакомый таджик Анзур, работавший в морге, и сказал, что морг переполнен телами изувеченных русских людей. Он предупредил, чтобы мы никуда не выходили и никому не открывали, потому что разъяренная толпа громит русских даже в их домах и квартирах.

«В ответ на это папа сказал, что сейчас его долг как врача быть на рабочем месте и оказывать помощь людям. Он быстро собрался и ушел. Ни бабушка, ни мама не пытались его даже остановить, потому что знали, что это бесполезно, – вспоминает Ольга. – С отцом ушел и мой старший брат Димка, студент, сказав, что втроем благополучно добраться до больницы все-таки больше шансов, тем более что добираться туда надо было пешком – ночь же была, да и общественный транспорт был парализован.

Димка вернулся к вечеру следующего дня. Пока его не было, мы все не находили себе места, у мамы тогда первые седые волосы появились. Вернувшись, Димка сначала отмалчивался, а потом все-таки рассказал, что многие учреждения, магазины, дома в городе разграблены, сожжены, везде бродят толпы вооруженных, неадекватных людей и скандируют лозунги: «Таджикистан для таджиков» и «Русские, прочь в Россию!», на улицах много трупов...»

Власть бездействовала

Власть же, тогда это еще был ЦК КП Таджикистана, бездействовала. То ли растерялась, то ли... Ситуация между тем накалялась. Для наведения порядка рядовые горожане стали формировать отряды самообороны и 15 февраля дали отпор зарвавшимся националистам. Тогда, после многодневного отсутствия, домой вернулся и Ольгин отец. Он еле стоял на ногах: ведь несколько суток практически без сна оперировал людей. Правда, в основном таджиков, которые пострадали во время «отстаивания независимости своей республики и избавления ее от русских».

То, что их оперирует, спасает им жизнь русский, их нисколько не смущало. Но самое страшное, что рассказал Ольгин отец: таджики выставили тогда в больнице свой караул, который не разрешал врачам оказывать помощь поступающим раненым русским людям, а... добивал их.

«Порядок в городе был более-менее восстановлен к концу февраля, – рассказывает Ольга, – но это не значит, что все вернулось на круги своя. Теперь, идя в школу или из школы, я постоянно слышала в свой адрес скабрезности, угрозы. Даже семья таджикской девочки-соседки, с которой мы дружили с детского сада, запретила ей со мной общаться, а ее младший братишка, с которым я нянчилась, стал в глаза называть меня русской свиньей и бросать камни в спину. Маму тогда в одночасье уволили с работы, у Димки начались трудности в университете. Жить там стало страшно. Причем боялись мы не столько каждый за себя, сколько друг за друга. А ведь это все было еще до развала Советского Союза».

Тогда, в девяностом, после случившихся в Таджикистане кровавых событий, началась первая массовая волна эмиграции русских оттуда. В срочном порядке уехали многие знакомые Ольгиной семьи, а они остались. Во-первых, ехать было некуда: так уж сложилось, а во-вторых, сильно болел дедушка, был прикован к кровати и нетранспортабелен.

После отъезда русских многих специалистов в Таджикистане стало катастрофически не хватать. На заборах города появились надписи: « Русские, не уезжайте: нам нужны рабы!» Видеть это было невыносимо. Ольгин брат Димка однажды попытался одну такую надпись закрасить, но его поймали таджики и... убили. Вскоре после этого умерла бабушка, не вынеся гибели любимого внука. Все это случилось в апреле 1991 года, когда официально считалось, что обстановка в Таджикистане вполне благополучная.

Даже дома находиться было небезопасно

А в 1992 году, когда Таджикистан был уже независимым государством, там началась гражданская война. Душанбе скоро оказался в руках ваххабитов, и в один из дней они ворвались в русскую школу, в которой училась Ольга в выпускном классе, и взяли в заложники детей. Самой Ольги в тот день в школе не было. И больше она туда не пошла.

На ближайшие два с половиной года ее образование было приостановлено, и девочка дома ухаживала за парализованным дедушкой, а родители продолжали работать: отец – по-прежнему хирургом, а мама, музыкальный работник, привыкшая иметь дело с фортепиано, – на какой-то автостанции.

«Дома тоже находиться было небезопасно, – вспоминает Ольга. – К нам постоянно приходили какие-то таджикские делегации и требовали, чтобы мы съехали на другую квартиру. Одни предлагали купить у нас квартиру за какие-то смехотворные деньги, другие просто угрожали отобрать и выкинуть нас на улицу, ибо «нечего русским оккупантам жить в хоромах». Между тем квартира была у нас приватизирована.

Чтобы действительно в одночасье не лишиться жилья, мы уговорили переехать к нам Равшана, бывшего друга Димки: он был из многодетной семьи, и они действительно в тесноте жили. Наличие в квартире таджика несколько охладило пыл его соотечественников, положивших глаз на наше жилье».

Трудная дорога домой

В Таджикистане и в целом жить становилось все сложнее. Экономическое состояние страны было просто ужасающим. В России оно тоже оставляло желать лучшего, но остававшиеся в Таджикистане русские изо всех сил рвались на свою этническую Родину. Однако попасть туда стало куда сложнее, нежели в том же 1990 году, когда Россия и Таджикистан были одной страной.

По рассказу Ольги, ее родители, неоднократно обивали пороги российского посольства в Душанбе с просьбой о регистрации российского гражданства: они же были русскими. Однако им отвечали, что вся их семья – граждане Таджикистана, так как проживает в республике постоянно и не важно, что кто-то когда-то родился и жил в России. Кроме того, говорили, что России и самой несладко: работать там людям негде, зарплаты и пенсии не платят и лишние рты в виде нас, переселенцев, ей не нужны.

«По рассказам родителей, наше посольство в Душанбе, атаковали тогда толпы русских, – говорит Ольга, – но его сотрудники были непробиваемы. Нам в конце концов все-таки удалось выбить регистрацию российского гражданства, но только для мамы, так как она до 21 года в России жила. Да на регистрацию остальных и денег бы не хватило: размер пошлины был нам не по зубам.

А спустя полгода, в конце августа 1994 года, мы покинули Душанбе, оставив там и квартиру, и всю ее обстановку. Даже не выписались. Уезжали в товарном составе и товарном вагоне, в котором кое-как были сколочены нары. Кроме нас, в нем ехали еще несколько семей. В общей сложности около тридцати человек. Не то чтобы было тесно, но, представляете, в замкнутом пространстве без окон и дверей и старики (наш дедушка вообще парализованный), и малые дети, а тут ни туалета нормального, ничего».

По словам Ольги, о том, как добирались до России и что пережили в дороге, отдельно рассказывать можно. Как и о том, как их потом приняли на Родине, в Костромской области, где когда-то жили родители Ольгиной мамы и до сих пор их домик в небольшой деревушке стоял заброшенный и развалившийся.

«Прописывать нас в нем не хотели никак, – рассказывает женщина. – Начальник паспортного стола заявила, что мы граждане другого государства и к тому же не выписаны из Таджикистана. Она предложила нам снова вернуться в Душанбе, выписаться, а уже потом «требовать прописку в России. Вот поэтому сейчас, глядя на то, как встречают беженцев из ДНР и ЛНР, я и говорю, что они счастливчики».

Алла ЕГОРОВА.