Двадцать лет наш земляк Игорь Уклейн проработал звукооператором в съемочной группе военкора Александра Сладкова на телеканале «Россия». За эти годы он побывал во многих горячих точках планеты, снимая страшную правду жизни – войну. А осенью 2022 года сам стал непосредственным участником СВО.

Недавно Игорь побывал дома в отпуске, во время которого мы с ним как раз познакомились и пообщались. Первое, о чем я спросила: «Можно ли, называть в статье его настоящее имя и «показывать» лицо?» Он даже несколько удивился такому вопросу: «А почему нет? Разве я сделал что-то противозаконное, нехорошее, чтобы прятаться?! Я воюю за Родину, а когда ты постоянно на передовой – враги и так о тебе все знают…».

Пошел туда… за сыном

– Игорь Васильевич, я понимаю, что со съемочной группой вы побывали в зоне многих военных операций, но согласитесь: видеть войну через объектив видеокамеры и прицел автомата не одно и то же…

– О войне вообще все знать невозможно, кем бы ты ни был, какую бы должность не занимал… Но я понял смысл вашего вопроса и, возможно, некоторый скепсис по отношению ко мне, как к бойцу. Между тем, воевать я умею, так как прошел Чечню. Два года во время чеченской военной кампании был командиром взвода. Кстати, мой позывной – «Бармалей» – у меня от Чечни остался.

– Так вас «призвали» на СВО, потому что прошли Чечню?

– Никто никуда меня не призывал, я пошел туда сам… за сыном. Сын у меня, Андрей, окончил в свое время Рязанское военное училище и оказался на передовой СВО под Донецком. 

Когда это случилось, я понял, что тоже должен быть там, рядом с ним и другими мальчишками и, исходя из своего даже чисто жизненного опыта (как-никак мне скоро шестьдесят лет), а уж не говоря о военном, вовремя подставить им плечо, помочь советом, поддержать морально.

– Так вы приехали тогда именно в подразделение, где служил сын и… взяли его под свою опеку?

– Да, служить стал в его отдельном стрелковом батальоне – штурмовики мы – но вот взять сына под опеку и уберечь, на что так надеялся, мне не удалось. 

В апреле прошлого года он подорвался на мине. Андрей тогда старшим группы был и вел за собой людей на позицию, а там все заминировано было. Ну и… Я тогда ротой командовал и помню только, как по рации говорят: «Рязань» – это позывной Андрея – подорвался». Даже вспоминать об этом тяжело. 

Знаете, жене тогда сообщить о ранении сына я не… отважился. Сказал дочери, а уж она...

Андрей долго в госпитале в Москве лежал, и потом в часть мог не возвращаться и службу не продолжать: ранение у него серьезное очень, с такими, по большому счету, не воюют. 

Но он  вернулся в строй, в свое подразделение и продолжает служить. 

Он у меня по характеру большой оптимист, весельчак. Мне даже раньше казалось, что слишком он «легкий» что ли: мужского, надежного в нем мало. По моей инициативе Андрей и в военное-то училище пошел.

И видите как: настоящим мужчиной оказался. При этом по-прежнему оптимист, балагур.

Первое журналистское ранение

– Игорь Васильевич, вы сами тоже ведь совсем недавно из госпиталя?

– Да, пятого сентября меня в голову и правый бок ранило. Был обстрел наших позиций системами залпового огня, вот осколками мне и досталось. Это было мое второе боевое ранение. До этого еще получал ранения в Чечне. Ну и на профессиональной ниве тоже случалось.

– Это в составе съемочной группы?

– Да. Кстати, с военкором Александром Сладковым я в Чечне познакомился: он тогда приезжал к нам делать репортаж, и мы в передрягу с ним попали. Тогда он мне и сказал, чтобы позвонил ему в Москву, когда буду увольняться из армии. Я так и сделал, потому что здесь, вернувшись из Чечни, подходящей для себя работы найти не смог. А Александр мне предложил работу в его съемочной группе звукооператором. Понятное дело, сначала я необходимое обучение прошел: полтора месяца неотлучно находился с одним из операторов телеканала «Спорт» – он меня всему учил, ну а потом влился в группу Сладкова.

Где мы с ним только не были! В Афганистане несколько раз, в Ираке, Иране…

А первое журналистское ранение я в 2008 году получил в Цхинвале. Наши как раз на его штурм пошли, ну и мы рядом: ведем съемку с места событий. А нас там таким огнем накрыли! Сашу Сладкова тогда майор Денис Ветчинов своей грудью закрыл: сам погиб, а Саше только ногу задело. А меня сильно контузило.

А в 2018 году мы от нашей телекомпании ВГТРК в длительной командировке на Донбассе находились и поехали делать репортаж в Донецкое боевое подразделение «Пятнашка» – мужики там подобрались… Про таких говорят: «На гражданке – хулиган, в армии – разведчик».

В общем, подразделение это из боев, можно сказать, не выходило, постоянно было на самых передовых позициях. И мы поехали на эти позиции снимать репортаж. С нами был комбат Мамай, все нам показывал, рассказывал.

Ну и вот, когда я его снимал, прямо ему под ноги мина прилетала. Я это успел снять, а потом осколками и взрывной волной камеру разбило, и у меня очень сильная контузия была. Лежал тогда долго в госпитале Вишневского, в себя приходил. А Мамая тогда убило.

Во всех войнах много общего

– А война в Чечне и война на Донбассе – две больших разницы?

– Во всех войнах много общего. И главное, что их объединяет: во всех гибнут люди, много людей.

А разница? В чеченскую кампанию, например, мы взводом, ротой загружались на гусеничные БМП и выезжали на задание. И по маршруту следования могли стоять мины, на которые проще простого было «напороться», а также мы всегда боялись попасть в засаду.

А сейчас… Думаю, не выдам никакой военной тайны, если скажу, что мы находимся под постоянным наблюдением противника. Что бы ты ни делал, куда бы ни шел, над тобой висит «птичка» (дрон. – Прим. ред.) и фиксирует каждое твое телодвижение.

Раньше можно было сказать: «Вперед, в атаку!» и осуществить нападение на вражеские позиции неожиданно для него. Сейчас эффект такой неожиданности практически отсутствует.

Да, иногда погода работает на нас: снег, дождь туман – это наши дни, и мы можем что-то предпринимать, в остальное время мы у противника как на ладони. Впрочем, как и он у нас...

Приходится выступать в роли психолога

– Игорь Васильевич, есть ли у бойцов, находящихся на передовой возможность… отдохнуть?

– Что вы подразумеваете под отдыхом? Если день-два, на которые ребята могут выехать в Донецк после десяти дней нахождения на передовой, а потом снова возвращаться туда и так из месяца в месяц, можно назвать отдыхом, то считайте, что возможность такая есть. Да и «отдыхают» наши ребята в Донецке далеко не в гостиничных номерах. Ну разве что в этих условиях простирнуть с себя что-то можно, помыться, отогреться немного, поесть что-то более существенное, а не просто разогретую тушенку…

На передовой нет такой возможности. Там, извините, даже в туалет лишний раз сходить проблематично – «птички» тебя засекут. И от холода в блиндажах спасают в основном примитивные окопные свечи – как в годы Великой отечественной войны: их не засекает спецоборудование, имеющееся в арсенале противника. На этих свечах и еду подогреваем. Это безопаснее всего.

– Как командиру подразделения вам приходится выступать в роли… психолога?

– Постоянно. И  это естественно. Если в мирной-то жизни нас то и дело что-то выбивает из колеи, мы испытываем психологический дисбаланс и проявляем нервозность, то там война с присущими ей грязью, кровью, болью…

Война – это очень тяжелая и физическая, и психологическая работа. Вы только представьте себе, что у вас на глазах каждый день гибнут ваши товарищи. Вот только утром сидели все вместе в блиндаже, пили чай, смеялись, а после обеда половины из этих ребят нет в живых. Хочешь, не хочешь, а подумаешь, что завтра среди них могу быть и я. И от такого осознания нередко становится страшно даже бывалым бойцам. И это нормально: страх – это не трусость. И вот я как командир должен понять психологическое состояние каждого из своих бойцов и найти нужные, правильные слова, чтобы поднять их силу духа, вырвать их из цепких лап страха. И знаете, победить в себя страх, это на войне тоже героизм.

– А вы сами чувство страха испытывали?

– Возможно, оно у меня бывает даже сильнее, чем у рядовых бойцов: ведь бояться приходится и за себя, и за сына, и за каждого из своих солдатиков. Но я умею с ним справляться.

Настоящий командир в гибели, в ранении каждого бойца свою вину видит

– А с какими эмоциями в себе вам справляться сложнее всего?

– По дороге домой в отпуск я заехал в Чувашию, чтобы передать вещи моего погибшего бойца его родным. Я туда приехал в три утра, а они всю ночь не спали, встречали меня и сразу с надеждой в голосе спросили о том, что, может быть, произошла ошибка и погиб все-таки не их мальчик? Понимаете, гроб с телом погибшего нередко домой приходит значительно позже самой гибели человека. И вот говорить людям, что ошибки нет и в какой-то мере чувствовать свои вину за гибель бойца – настоящий командир в гибели, в ранении каждого бойца свою вину видит – вот это очень тяжело. Насколько тяжело – не передать словами.

– Недавно в одной из программ по радио разгорелась дискуссия на тему войны… Одни говорили, что она ожесточает,  другие утверждали, что наоборот – раскрывает лучшие человеческие качества. А вы как считаете?

– Война просто показывает людей такими, какие они есть на самом деле, быстрее раскрывает их истинные качества, потому, что там сложно притворяться, и играть какую-то роль, что нередко бывает на гражданке.

На гражданке иногда можешь два года дружить с человеком, и только на третий он начнет перед тобой раскрываться «во всей красе». На     войне же достаточно недели, чтобы понять, что за человек перед тобой: можно идти с ним в разведку или нельзя, можно ему сказать что-то важное, посоветоваться, или лучше промолчать. Война как лакмусовая бумажка: сразу проявляет, кто есть кто.

P.S. Во время нашего разговора Игорь Васильевич Уклейн даже не обмолвился о своих наградах. Между тем, он кавалер двух орденов Мужества, которых был удостоен за героизм, проявленный в Чечне.

Алла ЕГОРОВА.